В России появились Death Café, в которых люди разговаривают о смерти. Саша Сулим выяснила, зачем им (и ей самой) это нужно
В последние годы в мире — прежде всего в Великобритании и США — распространилось движение «за позитивное отношение к смерти»: его идеология предполагает, что люди должны больше говорить о собственной смерти и смерти своих близких — и вообще относиться к этому неизбежному событию более осознанно. Самая яркая часть этого движения — так называемые Death Café, в которых все желающие могут поговорить друг с другом о смерти, похоронах и всем, что сопровождает эти процессы. Есть такие кафе и в нескольких российских городах. Спецкор «Медузы» Саша Сулим сходила на встречи в Death Café в Москве и Воронеже, выяснила, зачем это нужно их организаторам и участникам, — и пересмотрела собственные отношения со смертью.
В детстве — мне было три или четыре года — из окна бабушкиной квартиры я увидела, как хоронят соседа из дома напротив. Играл духовой оркестр, стояли люди с венками, вынесли красный гроб. Бабушка сказала, что гроб закопают в землю, а смерть — это навсегда. Тем же вечером перед сном я спросила у папы: «Но ведь из-под земли же можно как-то выбраться?» Папа ответил, что можно. Наверное, чтобы я побыстрее уснула. Но я все тогда поняла.
За прошедшие с тех пор двадцать с лишним лет я ни разу ни с кем не говорила о своем страхе смерти. В августе 2018 года я сижу в просторной комнате с краснокирпичными стенами в воронежском Доме прав человека. Обычно здесь работают сотрудники правозащитных организаций, а сегодня собрались люди, которые пришли на мероприятие Death Café — встречу, на которой все желающие могут поговорить о смерти. Посреди треугольного помещения стоят три стола и 15 стульев — по количеству участников. На столах — одноразовые тарелки с виноградом, конфетами и кексом и несколько чайников с чаем. На стульях — и совсем молодые девушки с ярким цветом волос и тоннелями в ушах, и пенсионеры, и накрашенная высокая блондинка в туфлях на каблуках. Все немного стесняются и чувствуют себя скованно — некоторые тарелки со сладостями до конца вечера так и останутся нетронутыми.
Я смотрю на лица этих незнакомых людей — и задаю им вопрос, который не решалась задать даже самым близким.
«Возможно, за человека нужно радоваться»
Несколько недель назад 43-летний житель Воронежа Павел (свою фамилию он называть не хочет) смотрел по телевизору фильм «Клуб самоубийц», параллельно листая соцсети в телефоне. В одной из них он вдруг увидел рекламу встречи местного клуба по интересам под названием Death Café — совпадение показалось мужчине интересным, и он решил на встречу записаться. «У меня есть знакомые, которые говорят, что состоят в „Ордене хранителей смерти“, и я сначала подумал, что на Death Café тоже шизики соберутся, — вспоминает мужчина. — Оказалось, нет: не фейк, не смешно, люди там действительно переживают».
На встречу Павел отправился вместе с женой Мариной. Их семье тема смерти небезразлична: в начале 2000-х Павел около года в составе различных спецотрядов служил в Чечне. «На войне смерть — обыденность, — рассказывает он. — Там тебя могут убить в любую секунду. Здесь, правда, тоже, но там вероятность намного выше». Пять лет назад Павел вышел с военной службы на пенсию, три года назад — встретил Марину, с которой они теперь вместе изучают «оккультные аспекты жизни», читают религиозную и психологическую литературу, но впрямую смерть все-таки не обсуждают.
— А вы сами боитесь смерти?
— Это естественный процесс — чего ее бояться? — отвечает мужчина. — Люди стараются не обсуждать эти вопросы. Как будто бы если смерть не обсуждать, то ее и не существует. Ну хватит, все существует. Давайте с этим смиримся и воспримем как это есть.
— А в Чечне вы тоже смерти не боялись?
— Я вам говорю — нет. Я уверен, что мы живем не одну жизнь и постоянно перерождаемся. Если человек ушел естественным путем, надо радоваться, что он закончил свой путь здесь и пошел дальше.
— С Мариной вы говорите о смерти ее отца?
— Первым эту тему я не поднимаю. Она мое отношение ко всему этому знает — у нас мировоззрение в этом смысле совпадает.
Августовская встреча Death Café стала для Павла и Марины первой — но есть в Воронеже и люди, которые ходят разговаривать с незнакомцами о смерти регулярно. 21-летний студент и веб-дизайнер Мигель Рублевский, одетый в сетчатую футболку, которая доходит едва ли не до колен, впервые пришел в Death Café, чтобы рассказать историю о смерти своего кота. «Я пытался сказать, что смерть животного переживается так же тяжело, как и смерть близкого человека, — рассказывает Рублевский. — Не могу сказать, что я нашел тогда очень много поддержки, но зато получил разные мнения на этот счет».
На следующей встрече Death Café молодой человек признался, что не знает, как разговаривать о смерти с бабушкой. Рублевский хочет, чтобы его звали Мигель по паспорту, — и, чтобы остаться в уже написанном бабушкой завещании, ему нужно это как-то с ней обсудить. Как объясняет мне Рублевский, после того, как он поговорил об этом с другими людьми, ему будет проще завести разговор с бабушкой. Впрочем, пока он этого так и не сделал.
Как и у Павла с Мариной, у Рублевского тесные отношения со смертью. «У меня есть подружка, у которой рак, — рассказывает он. — Мы часто шутим на эту тему». Шутят они и про три попытки самоубийства, которые совершил Рублевский в 13, 15 и 17 лет — и о которых он тоже рассказывал на Death Café. «В первый раз я наглотался таблеток, и это ни к чему хорошему не привело — я попал в больницу с отравлением, — вспоминает молодой человек (он говорит, что давно проработал все эти истории с психотерапевтом и рассказывает их без всяких затруднений). — Второй раз я забрался на крышу 16-этажки, где мы иногда тусовались с друзьями, и решил спрыгнуть. Но с 16-го этажа я упал на карниз 15-го и просто сильно ушиб ногу — думаю, это входит в топ неудачных самоубийств. А в третий раз я увидел красивую фуру и подумал — почему бы мне не выйти ей навстречу? В последний момент какой-то мужчина резко одернул меня за капюшон».
Сейчас Рублевский боится смерти даже больше, чем прежде. «Раньше я хотел прыгнуть с парашютом. Это была моя мечта, идефикс, а сейчас боюсь, — признается он. — Вдруг парашют не раскроется или что-то со мной случится?»
Рублевский, Павел, Марина и еще дюжина воронежцев, приехавших поговорить о смерти, рассаживаются за столами. Психолог Ирина Жиркова — одна из организаторов мероприятия — зачитывает правила встречи: не цитировать участников в соцсетях без их ведома, не навязывать свое мнение остальным, не продвигать услуги, связанные со смертью. Она спрашивает: «Почему вы здесь?» — но Марина перехватывает и задает другой вопрос: что люди в зале думают о смерти, если думают о ней вообще.
«Мне просто любопытно, что с нами будет после смерти, — отвечает ей молодой мужчина слегка за 30, представляющийся Владимиром. — Ведь это первый и единственный раз в жизни, когда мы меняем свое состояние». Вопрос собственной смерти Владимира не слишком волнует, в повседневной жизни он им не интересуется — однако в Death Café говорит больше остальных и даже вспоминает, как однажды почти встретился со смертью. «Я ехал на высокой скорости и потерял управление автомобилем. В те несколько секунд я уже успел попрощаться с жизнью, — рассказывает он. — Это был мой „рак“, только мгновенный, который заставил меня почувствовать ценность жизни. Но через несколько часов я уже обо всем забыл».
Свою историю о смерти рассказывает и ровесник Владимира Кирилл — он вспоминает, как перед самой смертью его 92-летняя бабушка жаловалась, что уже «нажилась», и мечтала поскорее уйти. Кирилл говорит, что боится дожить до момента, когда жизнь потеряет для него всякий смысл. Другие участники встречи поддерживают: они тоже предпочли бы умереть быстро и внезапно, чем угасать от тяжелой болезни.
Это типичный разговор для встреч Death Café. Как рассказывает мне Ирина Жиркова, о страхе перед медленной и мучительной смертью здесь говорят часто. Другой лейтмотив разговоров — кремация, тем более что в Воронеже своего крематория нет. На августовской встрече эту тему поднимает все та же Марина.
— Мне однажды приснилась моя покойная бабушка, — рассказывает она. — Во сне она жаловалась, что ей очень холодно в земле. С тех пор я хочу, чтобы меня сожгли. К тому же я считаю огонь очищением.
— А вы не боитесь, что в печи вам будет слишком жарко? — спрашивает Юля. Она пришла на встречу вместе с сестрами: несколько лет назад у них умер отец, и они хотели поговорить об утрате.
Разговор от личных историй переходит к философским рассуждениям, то и дело кто-то начинает пересказывать сюжеты фильмов и книг. По словам Жирковой, это тоже нормально — особенно для разговора незнакомых людей о смерти: «Психика бережет нас, поэтому часто мы вываливаемся из одной темы в другие, соседние, не такие страшные — это абсолютно закономерно».
В какой-то момент Павел начинает рассказывать Юле и ее сестрам, что не во всех культурах принято говорить об умерших. «Нас всех учат, что смерть — это плохо, — рассуждает бывший военный. — Что, когда человек умирает, нужно его жалеть и плакать. Но ведь мы не знаем, что там после смерти происходит. Возможно, за человека нужно радоваться».
Обсуждают на Death Café и тему суицида, — правда, Мигеля Рублевского к тому моменту в комнате уже нет: он разозлился на одного из собеседников, употребивших слово «гедонизм» в негативном смысле, и ушел. Владимир называет самоубийство слабостью; Марина считает, что дело в потере смысла: «Это как видеоигра, в которой уже закончились все ништяки, но тебе нужно дойти до конца».
В конце концов заговорить решаюсь и я — и рассказываю свою историю. Несколько лет назад у моей приятельницы погибла 14-летняя дочь Вика (имя изменено). Я знала эту девочку — несколько раз большой компанией мы проводили время вместе, и та всегда с удовольствием общалась со взрослыми. Мы с друзьями сходили на похороны, на поминки — и больше никогда о ней не говорили. Когда ровно через год я предложила собраться в день смерти Вики, все согласились — но о Вике так никто и не сказал ни слова.
Перечисляя вслух все обстоятельства этой истории, я — единственная из участников той встречи — начинаю плакать. А потом спрашиваю у остальных, говорят ли они об ушедших родных и близких, делятся ли с кем-то своими воспоминаниями о них. Я не делюсь. Потому что, наверное, тоже чего-то боюсь.
Первыми на мой вопрос отвечают Юля и ее сестры. За те несколько лет, что прошли со смерти отца, они так ни разу и не обсудили эту тему с мамой: «Говорить о нем и вспоминать получается только с друзьями, но не с близкими». Еще одна женщина вспоминает родственника, который долгие годы объединял вокруг себя их большую семью. «Несколько лет назад он умер, с тех пор, собираясь вместе, мы ни разу о нем не говорили, — рассказывает она. — Помню, что кто-то хотел что-то сказать, но его прервали, сказали: „Ну, все-все!“ Видимо, им просто очень тяжело».
«Экстремизм, ужас и кошмар»
Death Café придумал британский веб-дизайнер Джон Андервуд в 2011 году, почерпнув идею дружелюбного разговора о смерти за чашкой чая у швейцарского антрополога Бернара Кретта — тот изучал традиции и обычаи, связанные со смертью, и обычно встречался с героями своего исследования (в основном с пожилыми людьми) в кафе.
Первую встречу Андервуд устроил у себя дома на северо-востоке Лондона с помощью матери — психиатра Сью Барски Рид. Цель Death Café они сформулировали так: «Повысить осведомленность людей о смерти, чтобы помочь им максимально полно проживать свою жизнь».
Вместе Андервуд и Рид решили, что придумали «социальную франшизу», и разработали специальное руководство о том, как организовать собственное Death Café. Спустя год встречу впервые провели в США; сегодня Death Café существует в 56 странах — а по всему миру уже состоялось около семи тысяч встреч. В июне 2017 года Джон Андервуд умер от острого промиелоцитарного лейкоза, с тех пор сайтом и лондонским Death Café занимаются его мать и сестра.
Первое российское Death Café организовала в мае 2016 года в Москве онкопсихолог Катерина Печуричко. До того она работала на горячей линии службы помощи онкобольным и их близким «Ясное утро» — и поняла, что «людям некуда прийти с темой смерти, не с кем об этом поговорить». Она искала именно «непсихологический формат»: с одной стороны, потому, что к психологам в России многие относятся предвзято, с другой — чтобы на эти встречи не приходили те, кто переживает острую фазу горя. Как объясняет мне Печуричко, психологические группы горевания сегодня распространены в том числе в России, а вот людям без специфического запроса — тем, кто не находится в острой фазе горя, — прийти вроде как и некуда.
Об идее Death Café Печуричко узнала из статьи в The Guardian. «Мне понравилось, что это пространство для всех, — вспоминает она. — Ты можешь прийти один раз, просидеть молча всю встречу, при этом что-то для себя взять и больше никогда не возвращаться».
Организовать встречу Печуричко решалась долго — была уверена, что окружающие будут крутить пальцем у виска. Так и произошло: когда девушка начала искать помещение для Death Café, ей отказали полтора десятка площадок, от библиотек до коворкингов. По словам Печуричко, владельцев пугало слово «смерть», и все говорили одно и то же: «Это экстремизм, ужас и кошмар». В итоге Катерине удалось договориться о проведении Death Café с центром «Благосфера», где в последние месяцы и проходят все встречи.
За два года существования у Death Café Катерины Печуричко появились постоянные посетители — на каждой встрече (обычно они проходят раз в месяц) таких от трети до половины, то есть от семи до десяти человек. Среди них, по ее словам, «есть люди со смертельными диагнозами, а есть те, кому просто больше не с кем завести этот разговор». Оптимальное число участников одной встречи Печуричко вслед за английскими авторами идеи оценивает в двадцать человек — тогда у каждого есть возможность высказаться.
Высказываются посетители Death Café часто на одни и те же темы. Много обсуждаются похороны — и близких, и свои. Другой важный лейтмотив — первая встреча со смертью, которая, как правило, произошла в детстве или юности. «Часто оказывается, что некоторые вообще никогда об этом никому не рассказывали, — говорит Печуричко. — Ну а как встроить это в обычный разговор? Не скажешь же ты просто так кому-то: „Давай я тебе расскажу, как в 6 лет я видела, как хоронили нашего соседа“».
Женщина объясняет это тем, что «люди таким образом стараются беречь тех, кто потерял своих близких, и не напоминать им о потере. Они не понимают, что она и так у них выжжена огромной дырищей [в душе]. И эта дыра не дает им покоя каждый день». По наблюдениям Печуричко, больше всего о смерти люди думают в юности и старости: «Вся остальная жизнь — это период безвременья между детством и пожилым возрастом, во время которого мы пытаемся забить невроз по поводу нашей смертности».
Каждую предновогоднюю встречу Death Café — их было уже две — Печуричко посвящает умершим родственникам и близким участников. «Мне лично помогает, когда я говорю о маме и папе, поэтому я и придумала такую традицию, — объясняет она. — В этот день каждый приносит фотографии, кто-то включает любимую песню своего близкого и получается такой вечер воспоминаний».
— Можно ли сказать, что на тему смерти говорить так же трудно и неловко, как на тему секса?
— Проблемы, которые возникают в разговорах на эти темы, и правда мне кажутся похожими, — говорит Печуричко. — Многие люди даже не знают, как выразить поддержку тем, у кого кто-то умер. Стандартный набор фраз вроде «прими мои соболезнования», «держись» или «все будет хорошо» только отдаляет нас друг от друга. Ведь понятно, что хорошо уже не будет, человек умер. В нашей культуре нет традиции делиться своими чувствами и переживаниями, нам трудно сказать: «Я не знаю, что тебе сказать. Я сам растерялся». Языка в этих случаях и правда не хватает.
— Часто ли на Death Café возникает тема страха смерти?
— Признаний в диком страхе смерти практически не было.
— Почему? Ведь, вероятно, это самый главный страх?
— Потому что это очень страшно — и сказать об этом страшно. Все будет продолжаться, солнце светить, цветы распускаться, а меня не будет. Я слышала такое только от людей, которым были поставлены смертельные диагнозы.
Несколько месяцев подряд на Death Café записывалась одна и та же девушка — и каждый раз накануне встречи отменяла свою запись. В конце концов она написала Печуричко сообщение в фейсбуке — выяснилось, что ей страшно оказаться в месте, где люди обсуждают смерть. «Признать, что тебе страшно, — это большое мужество, — считает Печуричко. — Человек боится за свое психическое состояние, боится, что он разбередит, разворошит, а потом не будет знать, что со всем этим делать. Поэтому многие предпочитают молчать».
«Любопытно, но не страшно-страшно-страшно»
Death Café в Воронеже — второе в России — тоже открылось благодаря Катерине Печуричко: первую встречу в городе она провела в мае 2018 года на местном фестивале. Там побывала Ирина Жиркова — психолог, которая ведет группу поддержки для воронежских правозащитников, — и загорелась идеей.
«В группе всегда есть человек, который приходит поговорить, потому что ему нравится говорить, — рассказывает Жиркова. — Часто приходят с профессиональным интересом: психологи — или вот военный. Остальным просто любопытно, но при этом не страшно-страшно-страшно. Те, кому страшно, даже мое приглашение вступить в группу не принимают».
Помогает Жирковой в организации выпускница департамента психологии ВШЭ Марина Фадеева. Ради Death Café она специально приезжает в Воронеж из Москвы. Смерть — профессиональный интерес Фадеевой: она написала исследовательскую работу, в которой анализировала дневники умирающих, — и выяснила, что на русском они выглядят сильно иначе, чем на других языках. «У нас пишут обычно такое: „Я обязательно должен победить, я справлюсь, я молодец, я сильный“, — рассказывает ученая. — В этих текстах почти нет места для чувств, для рефлексии, как будто бы ощущение, что если человек подумает или напишет, что ему страшно, плохо и прочее, то он проиграет заранее. Как будто бы он умрет только потому, что напишет слово „смерть“».
При этом Фадеева отмечает, что в последнее время в России начали говорить о смерти чаще — об этом свидетельствует не только появление Death Café или регулярного журнала «Археология русской смерти», который выпускает антрополог Сергей Мохов, но и то, что тему хосписов и паллиативной помощи поднимают в федеральных СМИ и социальных сетях. «Это ведь тоже возможность поговорить про смерть в публичном поле, а если речь о хосписах, то все материалы о них выполняют еще и просветительскую функцию», — говорит Фадеева. Общую тенденцию она сравнивает с отношением россиян к психотерапии: еще недавно походы к психологу тоже было принято считать чем-то ненормальным, но постепенно отношение меняется.
«В конце каждой встречи я снова и снова убеждаюсь в том, что в жизни есть общие пласты, которые объединяют ухоженную тетечку за 30 и юных девочек с тоннелями в ушах, — подытоживает Ирина Жиркова. — Видеть, как совершенно разные люди говорят об очень страшных для них вещах, да еще и поддерживают друг друга, — это космос».
«Спроси у гробовщицы»
В июне 2018 года в The New York Times вышел материал о «движении за позитивное отношение к смерти». Он рассказывает историю Шатци Вайсбергер — бывшей медсестры, которая решила устроить вечеринку под названием «FUN-eral» (funeral по-английски — похороны, fun — веселье), обыгрывающую тему смерти. Гвоздем программы стал биоразлагающийся гроб, на котором все желающие могли оставить свои послания хозяйке, и табличка с цитатой Стива Джобса: «Понимание того, что я скоро умру, — великолепный инструмент, с помощью которого я смог принять все судьбоносные решения в жизни».
Вайсбергер, которой сейчас 88 лет, совсем недавно открыла для себя идею позитивного отношения к смерти — после того как от рака умерла ее близкая подруга. «Она была так напугана, что даже говорить об этом не могла», — вспоминает Вайсбергер. С тех пор она изучает тему и пропагандирует идею «осознанного» отношения к смерти. По мнению женщины, людям стоит пытаться «прожить» этот опыт.
Существуют программы по изучению отношения к смерти и в академической среде: в Колумбийском университете в Нью-Йорке функционирует лаборатория DeathLab, где анализируют, как воспринимают смерть жители современных мегаполисов. Существует в США и специальный Институт искусства умирания. Там, например, советуют, как провести экологически безопасные похороны, и учат на «ассистентов конца жизни» — предполагается, что такие люди играют роль акушеров наоборот, помогая человеку не родиться, а достойно принять смерть. Сотрудники института запустили несколько каналов на ютьюбе, на один из них — «Спроси у гробовщицы», где выкладывают ответы на различные связанные со смертью вопросы: например, зачем приглашать стриптизерш на похороны или что происходит с телом во время кремации, — подписано уже более полумиллиона человек.
Эксперты The New York Times — блогеры, организаторы Death Café, похоронные распорядители и преподаватели в школе «ассистентов конца жизни», — объясняют растущую популярность движения за позитивное отношение к смерти тем, что самой смерти вокруг нас все больше. С одной стороны, в Америке чуть ли не каждый месяц происходят массовые расстрелы мирных людей — и каждый день может стать последним. С другой, население страны стареет — в ближайшие 20 лет ежегодное количество смертей в США может вырасти на треть.
«Как же не вовремя он умер»
В конце августа — спустя два дня после Death Café в Воронеже — в московской библиотеке имени Некрасова состоялся еще один разговор о смерти. Организовывала его не Катерина Печуричко, а библиотекарь Политехнического музея Галина Нагорянская, а пришли на него больше полусотни человек (регистрацию на мероприятие решили не закрывать). На столе среди тарелок с печеньем стояла шкатулка в виде гроба.
Разговор начала сама Нагорянская. Когда ее родители умерли, она долго не могла прийти в себя, пока однажды окружающие не начали делать ей замечания: «Сколько можно горевать? Ведь то, что родители умирают, это нормально. Хорошо, у тебя не любимый умер и не ребенок». «Я тогда вдруг поняла, что им было со мной настолько же некомфортно, насколько некомфортно было мне слушать их замечания, — объясняла Нагорянская. — При этом я никому не жаловалась, не дергала никого за рукава, просто мое поведение сильно изменилось, и это всех смущало». Тот свой опыт Галина назвала «прививкой общественного мнения» — она показала женщине, что в какой-то момент нужно собраться и двигаться дальше.
Делиться своими историями горевания другие участники встречи не спешили — вместо этого один из мужчин предложил обсудить «концепции», связанные с темой смерти, и стал сыпать именами философов. Потом — как и в Воронеже — обсудили, почему пожилые люди часто говорят о желании умереть: то ли потому, что жить уже незачем, то ли просто чтобы привлечь внимание.
Студентка Даша призналась, что у нее еще никто не умирал из близких: «Наверное, интересно, каково это?»
— Расскажите, что это за опыт? — попросил ее ровесник мужчину, который рассказал, что работает с людьми со смертельными диагнозами. — У меня еще никто не умирал.
— Так и хочется отшутиться и сказать, что вас это точно не обойдет, — ответил мужчина. — Но я все-таки отвечу: это багаж, которым каждый человек распоряжается как может.
В разговор вступили другие участники встречи. Бухгалтер Ирина вспомнила, как у одной из ее коллег во время годового отчета умер отец: «Она сказала тогда: „Как же не вовремя он умер“. Истерика у нее была не по поводу смерти отца, а по поводу отчета».
— Несколько лет назад у меня умер очень близкий человек, — продолжила дискуссию еще одна женщина. — Я до сих пор не оправилась от этого, а окружающие меня люди все недоумевают: сколько можно по нему убиваться, ты же такая молодая. Но если мне грустно, почему я должна делать вид, что все в порядке?
Последней рассказала свою историю Анна — она тоже была посвящена смерти близких. «Несколько лет назад у моего папы случился инсульт, от которого он так и не смог оправиться и умер, спустя несколько дней в больницу попала моя мама, — вспоминала девушка. — Мне тогда пришлось мотаться между больницей и кладбищем, а также успокаивать звонивших мне в истерике родственников и знакомых, желающих узнать все детали случившегося». Чтобы не повторять все по несколько раз и не проживать весь ужас заново, Анна написала письмо, которое рассылала всем родственникам и знакомым.
Как и на каждой встрече Death Café, многие ее посетители в этот раз молчали. Молчала и я. Я не рассказала, что каждый раз, когда я представляю, что меня нет, у меня начинается паническая атака: оказаться внутри этого состояния — как провалиться в темную бездонную дыру. Я не рассказала, что эти мысли возвращаются ко мне по несколько раз в день. Я не рассказала, что кроме погибшей дочери подруги в моей жизни были и другие, гораздо более важные потери, говорить о которых у меня не получается. Я не рассказала, что только сейчас, побывав на нескольких встречах Death Café, я впервые в жизни смогла подумать о смерти, поговорить о ней с другими людьми и что-то о ней написать.
Я не рассказала — но, может быть, приду в следующий раз и расскажу.